«… Идёт, значит, война. Немцы подходят к Москве. Бабушка не верила, что немцы войдут в Москву. Левитан читал, что враг будет разбит, победа будет за нами. Мы с ней вставали на колени перед иконой и молились. Но на всякий случай она сшила нам торбочки из носков и ненужных тряпок, и сухарик туда положила – пригодится если что.

Вот начинается наступление наших войск от Москвы. Мимо нашего дома идут сибирские полки, едут танки. Под домом нашим были амбразура и пулемёты, если немцы пойдут. И мы с другом решили пойти на фронт. Нам по восемь лет. Танкисты берут нас в танк, мы доезжаем до Алтуфьевского шоссе.

Вдруг воздушная тревога. Нас из танка вытаскивают, как щенят, и под танк. Что такое? Немецкий самолет летает, а наш за ним гоняется. А вся эта территория, где сейчас Окружная железная дорога, на три километра штабелями уложена бомбами, минами и снарядами. Их для наступления свозили и, как брус, складывали. И если этот самолет сейчас сбросит бомбу на склад, то конец придёт всей Москве.

И вот мы из-под танка смотрим. Самолёт носится, носится, носится. Наш стреляет, а немецкий летает. Потом немецкий вдруг что-то сбрасывает – бомба! А небо такое яркое-яркое, холодное голубое небо. Эта бомба летит. Тревога, все заорали…
И вдруг, в последний момент, – оказалось, что это не бомба, а мешок с листовками. Это всё разрывается, рассыпается, начинает падать. Солдаты побежали, офицеры побежали. Солдаты хватают листовки, офицеры им сапогами по задницам, чтобы не читали. Мы тоже побежали, хотя ещё в школу не ходили и читать ещё не умели. Зацепились за рельсину, перелетели, носы разбили.

Когда шок прошёл, эти молодые люди в танке поняли, что такое война – их же только чуть-чуть где-то потренировали, – танкисты выкинули нас назад, и мы, опозоренные, не дойдя до фронта, вернулись в свою деревню.

Прихожу домой, мать больная лежит, холодно, печка не топлена. Брат и сестра тоже лежат под одеялами. Надо что-то делать. Я встаю на лыжи, беру двуручную пилу и еду в лес. Местность болотистая, и поставили уже надолбы деревянные от немецких танков, навстречу их движению. Только я спилил дерево, распилил по кускам, чтобы везти домой, как попадаю в канаву и туда проваливаюсь. И начинаю уходить вниз. Хватаюсь за края, а всё обрушивается, не могу вылезти. Вот уже мне сугроб по пояс, и он дальше всё выше и выше. А мороз сорок градусов, и я всё глубже, глубже ухожу куда-то вниз.

А мать что-то почувствовала. Будучи больной, да с температурой, встала на лыжи, по моим следам приехала. Увидела, что я уже провалился по плечи и заорала. Я сразу затрепыхался, обрадовался, что помощь пришла, а уже почти весь там. Она протянула мне лыжину, вытащила меня. А брюки у меня и валенки там остались.

А в лесу жила в землянке бабушка, её все считали сумасшедшей. Мать посадила меня на закорки, встала на лыжи и привезла к ней. А там тепло, и, что меня поразило, большой стол весь заполнен кусковым сахаром – не маленьким, а сахарные головы такие. Меня стали отогревать, чаю дают, сахара много. Вот я дрожу, дрожу, лечусь, лечусь. Мать говорит: «Ну что, отогрелся?» Я говорю: «Нет ещё». – «Ну что, а сейчас, в порядке?»… Я: «Нет ещё». И так до утра всё отогревался.

Потом в гости к ней приходили, к бабушке этой, в землянку её. Так что мне на фронт не удалось попасть. И когда вышел фильм «Щит и меч», то это была моя мечта – бороться с фашизмом, с самым страшным злом. Это всё для меня всерьёз было. Моя мечта детства осуществилась!»
Станислав Любшин