Донатас Банионис:
"Моя любимая Вия Артмане незадолго до смерти написала духовное завещание, в котором просила крестить ее по православному чину и похоронить на русском кладбище в Риге. Вия так и написала:
«В знак благодарности к русскому народу…»
Я могу только догадываться, сколько ее дум легло в эти строчки. Так вот и для меня Россия много значит.
...Знаете что мне сегодня страшно? Что с уходом нашего поколения связь между Россией и Литвой станет слабеть все сильнее и сильнее. Ну как можно не ставить Чехова только потому, что он русский? Он мировой! Чайковский, Станиславский – это фигуры общечеловеческого масштаба. Я даже Максима Горького отношу к мировым гуманистам, а не к советским.
Недавно я пошел в какое-то учреждение по делам. Там женщина сидит. Смотрит и спрашивает – кто вы такой? Банионис. Да кто ты такой – Банионис? Я и ушел. Ну, что поделать – она, видимо, не смотрит кино. В России так не было бы. Там только зайдешь в троллейбус, так сразу: ой, ой, садитесь, садитесь. Я могу и сам билет купить, но это как бы показывает уважение.
Самую большую благодарность за то, что меня там до сих пор помнят. Где бы я ни был бы в России – в Питере, Москве или в Горьком – все меня узнавали. Значит, моя миссия, как художника, не пропала даром, а оставила смысл. Где-то в душе у людей остались мои роли и мои мысли. В моем багаже – восемьдесят один фильм. А это, поверьте, много. Картина, которая мне принесла известность – бесспорно, «Никто не хотел умирать». Потом «Берегись автомобиля», я там снимался рядом со Смоктуновским, который уже был звездой.
Дальше «Мертвый сезон», потом «Король Лир», «Гойя», «Солярис». Я уже знал, что есть такой режиссер Тарковский. Но знал и то, что его фильм «Андрей Рублев» был запрещен. И когда приехал на пробы, попросил Андрея, чтобы он показал мне этот самый «Андрей Рублев». И он дал мне ключик и маленькое помещение, где просматривают киноматериалы – только, говорит, никому не говори, а то нас накажут.
И я посмотрел... И так обрадовался – такое это для меня было достижение искусства кино, самое-самое высокое!… Но потом, уже после Каннского фестиваля, фильм разрешили и он пошел по всему миру. А когда меня надо было утверждать на эту роль, надо было получить разрешение из театра. Я попросил, чтобы нашему руководителю, Мильтинису этот фильм показали тоже. Пленку тайно привезли в Паневежис. После просмотра он молча вышел, ничего мне не сказав. На следующий день говорит – Донатас, поезжай, тут искусство высочайшего уровня... Так что в «Солярисе» я снимался, и Тарковский для меня был большим-большим счастьем.
Нас в свое время обвиняли: зачем вы, мол, нам жизнь показываете, надо театр показывать, что-нибудь эдакое в белой муке и без штанов.
А Мильтинис хотел наоборот – чтобы не было театра. Как по Чехову и Станиславскому. Это принцип театра, чтоб не было театральности, а жизнь была раскрыта, человеческая душа.
Что на сцене должен быть человек умный. А теперь не люди, а клоуны какие-то кривляются. Не люблю я смотреть это телевидение, потому что то, что они играют, это принципиально не мой вкус".